Катерина Петровна доживала свой век в доме, построенном ее отцом — известным художником. Глаза ее видят плохо, некоторые висящие на стенах картины ей уже трудно разглядеть.
Октябрь выдался на редкость ненастный и холодный. Трудно старухе вставать по утрам, все чаще задумывается она о том, что станет с домом, когда она умрет. Отец вернулся из Петербурга в родное село Заборье, жил на покое, занимался садом. Но в доме, который находился под охраной областного музея, было много произведений живописи — не только самого художника, но и других живописцев (например, этюд Крамского). Часто вспоминает старуха свою дочь, которая не только не приезжает ее навестить, но и не пишет. Вот разве что раз в два-три месяца пришлет денежный перевод с припиской в две три скупых строчки: занята, мол.
Длинный, мучительный, как бессонница, октябрь так вымотал старуху, что она написала дочери письмо: «Зиму эту я не переживу. Вся жизнь, кажется, не была такой длинной, как одна эта осень». Письмо она поручает бросить в почтовый ящик соседской девочке Манюшке, которая помогает ей по хозяйству.
Дочь Настя работает секретарем в Союзе художников. Письмо она кладет в сумочку, не распечатав. И рада — жива мать, ничего с ней не случилось, и недовольна — в каждом письме ей чудится укор.
Настя читает письмо от матери. Нужно бы поехать, но… Тряска, неудобство в пути, неизбежные слезы старухи и скука деревенской жизни…
Настя с головой уходит в организацию выставки молодого неуживчивого и самолюбивого скульптора Тимофеева. Особенно хорош его скульптурный портрет Гоголя. Выставка получилась очень удачной, было много горячих речей, благодарили Настю. На этой выставке ей вручили телеграмму: «Катя помирает. Тихон».
«Какой Тихон? Какая Катя? Наверное, ошибка…» — думает Настя, но вдруг разбирает обратный адрес — Заборье.
Старый художник спрашивает ее: «Ничего неприятного?»
— Так, от одной знакомой… — бормочет Катя.
Но вдруг ощущает на себе чей-то укоряющий взгляд. Это Гоголь глядит на нее, усмехаясь: «Эх, ты!»
«Ненаглядная моя…» — вспоминает Катя обращение из письма матери. Она спешит на вокзал. Билетов уже нет. Настя готова разрыдаться. Кассирша, услышав: «У меня мама…», находит для нее билет.
Катерина Петровна не встает уже десятый день. Манюшка ночует у нее, тормошит:
— Бабка, ты живая?
Дед Тихон идет на почту, берет телеграфный бланк и пишет на нем корявыми буквами. Приходит к старухе и читает: «Дожидайтесь. Выехала. Остаюсь всегда любящая дочь ваша Настя».
Катерина Петровна все поняла.
— Не надо, Тиша. Спасибо тебе за добро, за ласку.
Так и умерла, не дождавшись дочери.
— Не будь, Манюшка, пустельгой. За добро плати добром, — наказывает Тихон и посылает девочку в сельсовет.
Хоронили старуху на следующий день. Шла за гробом и молодая учительница, у которой где-то далеко жила мать — такая же седенькая.
— Одинокая была? — спросила она про Петровну.
— Считай, что одинокая. Дочь у нее в Ленинграде, да, видно, высоко залетела… Некогда было к матери приехать.
В Заборье Настя появилась на второй день после похорон. Темные комья земли на могиле и холодная комната матери, из которой, казалось, жизнь ушла давным-давно, — вот что она застала.
Уезжала Настя крадучись. «Ей казалось, что никто, кроме Катерины Ивановны, не мог снять с нее непоправимой вины».
